Святитель Фотий, патриарх Константинопольский

Проповедь, сказанная на амвоне Великой Церкви в Великую Субботу,
в присутствии христолюбивых царей, когда был заново изображен и открыт образ Богородицы

Хотя кто-нибудь и стремился бы промолчать всю свою жизнь, то сегодня пусть заговорит и заставит свой язык приготовиться к искусству риторов или к чему-либо иному. Скорее же он, вначале несмелый, придет к дерзновению просить о том, чтобы пророческие клещи прикоснулись к его губам[1] и глас огненных языков[2] разрешил его уста, как полагаю, потому, что он — не в силах молча переносить радость и почитать праздник бездеятельным языком. Ведь это празднество воистину изливает неистощаемые благодатные дары радости и ликования и изгоняет печаль, со всякого лица стирая уныние. И ведь в самом свидетельстве того, что свершено под солнцем, (если оставить в стороне о том, что свидетельствует боготворящее слово[3], то сияют три величайших [явления] - непобедимая власть благочестия, превышающая небесные своды и влекущая бессловесную дерзость нечестия до пределов тления и глубин Ада, и столп безумия и неустранимый соблазн для ниспровергших свою жизнь нечестием, благодаря которому они надеялись воспарить к величию славы и могущества, [но эта власть] - неложное око пророчествующих о том, что посылается на долгий век, по созревании. И ведь из многого можно видеть, что если кому было предоставлено краткое время для распространение ереси, то око справедливости до сего дня смогло сохранить память о них для обличения их дерзостных [поступков]. [Следующее же], (если угодно) — и божественная ревность царей, а более благочестивыми чем они, по беспристрастному суду истины, не может похвастаться прошлое), через которых расцветают и произрастают мудрые учения богопознания, произрастающие из их любосозерцательной души как бы из некоего благородного и прекрасноствольного корня. От них и мы част во многих случаях с радостью пожинали прекрасные плоды душевного спасения, источающие сладость. Хотя они и сеяли и с трудом прежде распахивали новые нивы, однако и это не отделено от царского тщания и содействия. И хор облаченных в белые ризы, еще вчера не намеревавшихся здесь присутствовать. являющийся как бы некоей частью приносимых плодов, будет достаточным и очевидным свидетельством для всех. Хор сегодня блистающий белыми одеждами и сияющий чистотой души, в течение многих предыдущих лет погрязал во мраке прелести и не по тому, что на них изливался такой туман и не потому что он столь уж помутил их сознание. Это - довольно многочисленное множество людей, которое как кажется, в остальном не прегрешало в правильном мнении относительно служения божественному. И для святых Отцов в Никее это был просторный храм священных догматов, в нем же они водрузили столпы православия, которого не оставил ни один священный муж из живущих во пределах земли. И они вместо того, чтобы присоединиться к православию, как должно, напротив, отделились ради противоположной участи, и ничего не исполняли ни из решений Никейского собора. ни из постановлений последующих соборов, не совершенствуясь в [свято]отеческих наставлениях и клевеща на наше [предание] как дерзновенное введение новшеств в апостольское учение, и хвастались что они одни под небом не уклонились от него. Вот так предрассудком суеверия их воспламеняла страсть и болезнь вблизи их стояла, непобедимая ничьим лечением/ И они, раздуваясь, возносились против всей земли, против всех, кого украшает христианские установления, хотя сами пребывали в рабстве у иудейских обычаев и пользовались такими руководителями, которых они, ничтоже сумняшеся, упрекали в слепоте. Ведь они праздновали Пасху в то время, когда лунный диск достигает полнолуния, становясь соразмерным с солнцем, доходя до четырнадцатого числа после весеннего равноденствия[4]. Поэтому древнее суждение истины и называло их четыренадесятниками. Но их заблуждение дошло не только до этого, но тяжесть зла, охватив их и одновременно лишив святоотеческого детоводительства[5], привела их к неестественным и детским мнениям. Ведь они пользовались апокрифическими[6] книгами и подпадали под влияние чудовищных басен, смешивая законы первосвященства. И у них не было дозволено освящать миропомазанием крещаемых. И они опьяняясь подобными же безумствами, пребывали в вакхическом исступлении, но, уйдя от этой нелепой порчи и бежав от тьмы, они, как светлые, пресветло прибегли к отеческому лону вселенской Церкви, в немалой степени увеличив ее полноту.

II. Но отступление в рассказе довольно далеко завело нас в сторону, а нам нельзя обойти молчанием дело, родственное прежде описанному, ибо чрез него блистание истины сияет ничуть не меньше. То же, что составляет торжество и отчего сегодня украшается радостный праздник (как мы и говорили в начале), - суть следующее. Благочестие ставит блистательные трофеи над христоборческой верой, а нечестие низложено и лишено своих последних надежд. И мнение полуварварских и растленных родов[7], тайком подползших к Ромейской власти, которые для царей были оскорблением и поношением для царей, их богоборно утвержденное мнение явилось для всех предметом ненависти и мерзостью. А наше [достояние] - достойная любви двоица царей благочестивых[8], блистающая порфирой, связанная честнейшими из наименований - именами отца и сына, и цари не допускают, чтобы их отношения обманули эти наименования, но они соревнуются в том, чтобы предложить всем пример любви, превышающей человеческую[9] . Их дело возвеличивается более ради православия, нежели ради царского венца. A произведение, предстоящее нашему взору, обращает нас к соперничеству с ними [в любви]. Таковыми нас приветствиями радует начертывающийся образ Девы, не от чаши вина, но от прекрасного зрелища почерпнуть дающий, откуда умопостигающее[10] нашей души, орошаясь через телесные очи и просвещаясь для роста к божественной любви православия, в смысле приношения плодов взращивает точнейшее видение истины. Так благодать Девы и через изображения[11] радует, согревает, укрепляет. Дева, Матерь, на пречистых объятиях несет общего Создателя, как Младенца, преклонившегося [на Ее объятия] ради общего спасения рода человеческого], столь великое и неизреченное домостроительства[12] таинство. Дева-Матерь созерцает девство и материнство и неизмерным образом разделяет волю по отношению к тому и другому, и не уничижает несовершенством ни одну, ни другую часть. Столь точно искусство художника, как ответ на вдохновение свыше, превратило подражание в природу. И ведь подобно тому, как она как бы с внутренней любовью сочувственно обращает взор к Рожденному, то почти так же она, сообразуясь с бесстрастием и сверхприродностью Сына приводит начертанный взор в невозмутимое и ни от чего не зависящее состояние [внутреннего] расположения. Ты, пожалуй, скажешь, что если кто спросит “Как же Ты девствуешь и родила?[13], то Ее не прийдется просить отвечать. Ибо уста так воплощены красками, что они только сложены и безмолвствуют, как бы в таинствах, но совершенно не имеют неподвижного спокойствия, и образ не украшается подражанием, но действительно достигает первообраза.

III. Видишь, какой красоты было лишено лицо Церкви, какой блистательности лишался, какие дары удерживало мрачное уныние? Там — дерзновение оскверненной убийством руки иудейской, никак не испытывающее недостатка в наглости. Здесь же - самый явный признак богоприятного сердца и владычественной любви, согласно которой посвящался тайноводительствуемый лик апостолов, которой окрылялся и путь победоносцев[14] к победе, вплоть до венцов и пророки, божественные языки, через познание будущего и всеистинное прорицание людям достигли несомненной славы. Ведь действительно, эти подвиги и дарования [происходят] от самой искренней и божественной любви, с которой связано и почитание честных икон, а их уничтожение — от беспричинной и гнуснейшей ненависти. Они сняли с Церкви — невесты Христовой присущее ей украшение и оскорбили ее горькими ранами, которыми изрыли ее образ, и соревнуясь с иудейским безумием, они стремились отправить ее в глубины забвения, — обнаженную, и безобразную, и омраченную многими ранениями, Она же ныне, еще неся на своем теле рубцы от этих язв, в обличение Исаврова и христоборного мнения, и стирая их, вместо них одевается в сияние своей славы, преображается в древнее достоинство благолепия, рассыпая разнообразные насмешки над глумившимися над ней, и воистину сожалея о их безумстве. Скажу без всякого преувеличения, если кто-нибудь назовет этот день днем православия и его началом, то не ошибется в должном. И хотя и коротко время, за которое увяло мнение христоборческой ереси и правые догматы воссияли во всех пределах вселенной по божественному и царскому повелению, тем не менее это и мое украшение. Ибо это — награда боголюбивого царства.

IV. Но тогда око вселенной. сей преславный и божественный храм, как бы лишенный глаз был омрачен в своих таинствах (ибо еще не было принято решение о восстановлении икон) и посылал приходящим слабые лучи видения и являл при этом лицо православия ужасным. Ныне же церковь отлагает омрачение и украшается и блистает всеми своими красотами и получает свое богатство, как приданое, и, светло радуясь, светло откликается на глас жениха, вопиющего и глаголющего: “Вся прекрасна, ближняя моя и порока нет в ней. Прекрасна ближняя”[15]. Ибо, смешав цветы красок правильностью догматов и священнолепно изобразив для себя священную красоту и тем и другим способом, и через целое неся в уме целый и всесовершенный образ благочестия, не у сынов человеческих познается она прекрасной по красоте, но прилепляется к иным, превыше их по невыразимой красоте благолепия. “Вся прекрасна ближняя моя”, ибо язв избежал, от ран освободилась, скверны отринула, хулителей низвергла в Тартар, песнословцев возвысила. “И порока нет в ней”. Ибо она стала лучше от ран, которыми испещрила все ее тело бичевавшая ее инопленменная и скверная рука. Она смыла всех их скверны и, снова взяв древний брачный наряд, облачилась в него. “Видели ее дочери и благословят ее царицы и восхвалят ее” Кто она, появляющаяся как заря, прекрасная, как луна, и избранная, как солнце?”[16]. Таковое благолепие и царское облачение облачение свыше описал боговдохновенный Давид, воспевая в песне Владыке и Царю всех: “Предстала царица одесную тебя, в ризу позолоченную одетая, преукрашенная.” (Пс. 44, 10). Воистину “украсились стопы ее” (Песнь 7, 2). “Восстань Сион, как в начале дня, как род вечный. Ибо на главе твоей радость и хваление и веселие охватит тебя. Я есмь, я есмь утешающий тебя” — говорит Господь” (Ис. 51, 9,12). “Вот на руках моих я изобразил стены твои и ты предо мной всегда” (Ис. 51, 12). Церковь, провидя такую блистательность, провозгласила через пророка Исаию: Да возрадуется душа моя о Господе. Он облек меня в в ризу спасения и одеждою веселия одел меня, как жениху [возложил мне] венец, и как невесту украсил меня красотой” (Ис. 61, 10). И уже не буду городом оставленным, но городом взысканным” (Ис. 62, 12) и “как венец красоты в руке Господней и как царская диадема в руке Божией” (Ис. 62, 3).

V. В таком же и мы веселии и радовании души, составив хор празднику и совместно празднуя сегодня обновление изображения, боговдохновенно изречем пророческие слова, говоря: “Радуйся весьма, дочь Сиона, проповедуй, дочь Иерусалима. Отнял Господь поношения твои, избавил тебя из руки врагов твоих” (Соф. 3, 14-15). “Возведи очи твои и увидь собранных чад твоих. Вот пришли к тебе все сыны твои издалека и дочери твои, принося тебе не золото и ладан и камни, все рождения земли и обогащающие драгоценностью по человеческому закону, но то, что чище всякого золота и драгоценнее всех камней — неповрежденную отеческую веру. “Радуйся и веселись от всего сердца твоего. Ибо приходит Господь и будет обитать посреди тебя” (Соф. 3, 14). Что приятнее нынешнего дня, что более очевидно в смысле приятности и радости, чем этот праздник? Иное жало сегодня пронзает самую утробу смерти , не Спаситель сокрывается во гробе умервщления для общего восстания рода [человеческого], но образ Матери восстает из глубин забвения и совосставляет с собой изображения святых. Христос пришел во плоти и был носим на обьятьях Родившей Его. Это и на иконах созерцается, и удостоверяется, и проповедуется, ибо поучение распространяется по закону самовидения (aujtoyivaV) и привлекает зрителей к безоговорочному согласию. Кто-то ненавидит учение через образы? Как же он прежде не отверг с ненавистью проповедь Евангелия? Ведь подобно тому, как слово через слух, так душа через зрение начертывается на табличках души, описывая учение единогласное с благочестием посредством того, во что не вплетены понятия[17] (дурных догматов. Мученики во владычественной любви подвизались, кровью явив питие любви и память о них сохраняют книги. И на иконах можно их видеть совершающих сие, ибо изображение[18] более явно для познания представляет подвиг сих блаженных. Другие живыми принесли свою плоть во всесожжение, совершая жертвоприношения молитвы и поста и других трудов. И иконы и слова, неся весть об этом, обращают к подражанию более созерцателей, нежели слушателей. Дева держит Творца как младенца. Кто же, созерцающий, или слышавший об этом, более поразится величию таинства и восстанет для пения неизреченного снисхождения, побеждающего любые слова? Если же и то и другое совместно вводится [в сознание] друг через друга, то из самих дел оказывается, что понятие, происходящее через зрение, имеет преимущество над научением, проникающим через слух. Приклонил ли кто ухо к повествованию? Затем воображающая мысль привлекла к себе выслушанное? [Только] по трезвом размышлении обдуманное было вложено в память. Не меньшим, если не большим, [чем слух] , владеет то, что присуще зрению. И само зрение, излиянием и истечением оптических лучей как бы ощупывая и исследуя образ увиденного, посылает его в разум, позволяя, чтобы он был оттуда переправлен в память для безошибочного собирания знания. Видел ум, воспринял, вообразил, образы без труда в память отправил.

VI Отвергает ил кто священные слова и считает только достойным спора то, чем изгоняется всякая ложь? Тот гораздо раньше впал в прелесть и стал насмехаться над почитанием честных икон. Но [если кто-нибудь] почитает их и возносит подобающими почестями? Подобное же расположение он будет иметь и относительно слов. Ведь если кто-нибудь присоединиться или к чести или к уничижению, то необходимо передавать [это отношение] и другому из двух равных [явлений]. если конечно если он из-за нечестия не выжил совершенно из ума, не только нечестиво поступая, но и самому себе объявляя войну. Так поскользнулись те, кто преткнулись о святые иконы, ибо они обличаются в том, что не хранят правильность догматов, но, клятвенно отрицая одно, они отрицают другое. И они не могут дерзать исповедовать то, что они думают, ибо в одном случае они остерегаются нечестия, а в другом - [говорить] то, чего не признают. И они избегают того наименования, к которому изо всех сил стремятся на деле. Они отвратительны из-за злодеяний, еще более омерзительны по нечестию. Их отрасль погибла вместе с ветвями и со всеми корнями, о чем и поется в песнопениях боговдохновенного Давида — “погибает память нечестивых с шумом” (Пс. 9, 7), и по справедливости на них приходит суд Того, Кого они уничижили через образ. У нас же пред очами стоит Дева, держа на объятиях Творца как Младенца, неизменная, как в изображениях, так и в словах, так и в видениях — Молитвенница о [нашем] спасении, Учительница богопочитания, и [пред нами — благодать для очей, благодать для разума, благодаря которой божественная любовь, пребывающая в нас, переносится к умопостигаемой красоте истины.

VII. Но что же претерпеваю я, принуждаясь одновременно и говорить, и молчать? Ведь я решил прилепиться словами к очарованию предыдущей темы и не знать насыщения в речи. Ведь текучее время, не знающее законов ожидания, налагающих молчание на слово, обращает нас к другому неотложному служению. И поскольку невозможно воспринять прошедшее время, и хотя бы человек всю свою жизнь творил слова, по никто не достигнет того, чтобы достойно высказаться по этой теме, то я буду повиноваться возможному и необходимому, и замолчу, поскольку к этому призывает время. Но, о Жених Слове и ипостасная мудрость Отца, Которому посвящен сей священный и чтимый храм, даруй нам прощение в том, о чем мы кратко говорили! Твое бо есть взирать не на дело, но на намерение и его делать мерой дара, но не взвешивать слова вместе с заслугами. Даруй же нам и получившим чрез Тебя жребий царствовать на земле и прочие части храма освятить изображениями! И их, как бы Тобою рожденные очи вселенной, сохрани, как зеницу ока, полагая их выше всякой злобы, показуя их страшными и непобедимыми для врагов, но милостивыми и несущими спасение для поданных, и сотвори их с нами достойными Твоего неизменного и блаженного царства. Яко Твоя держава и честь и поклонение Единосущной и Живоначальной и Всемогущей Троицы, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Перевод и комментарии В. Василика
преподавателя Санкт-Петербургской Духовной Академии и Семинарии

[1] Ис.6,6

[2] Деян. 2, 3

[3] 1 Ин. 5, 7-8

[4] Св. Фотий много занимался проблемами пасхалии, о чем говорит хотя бы его сочинение Библиотека (кодексы 115-116)

[5] paidagwgiaV

[6] pareggraptoiV

[7] Речь идет об исаврийской династии, в особенности — о Льве Исавре (†741), и его сыне Константине Копрониме (†776).

[8] Речь идет о Михаиле III и Василие Македоняне, который после убийства Варды в 866 был почтен саном Кесаря.

[9] Всего через несколько месяцев Василий Македонянин убьет Михаила и займет его престол.

[10] noeron — Здесь имеется в виду классическая платоническая модель познания, частично воспринятая Отцами Церкви.

[11] eikonismasi

[12] oijkonomiaV

[13] Андрей Критский Великий Канон, 4 песнь Богородичен

[14] ajqloforwn — то есть — мучеников

[15] Песнь Песней 4, 7

[16] Песнь Песней 6, 9-10

[17] prolhyiV

[18] Буквально — “письмо”, начертание (grafh)

От переводчика: Вниманию читателей предлагается впервые переведенная проповедь св. Патриарха Константинопольского Фотия († 891 г.) — великого богослова, первого борца с латинской ересью, а также — замечательного пастыря, при котором произошли крещение болгар (863 г.), а также началась миссия св. Кирилла и Мефодия (867) . 

Эта гомилия была сказана в святой Софии Константинопольской, в Великую Субботу 867 года, за несколько месяцев до первого низложения св.Фотия, в присутствии царя Михаила и его соправителя кесаря Василия. Патриарх в своей проповеди особенно хвалит ревность царей, "соревнующихся в том, чтобы показать пример любви большей, чем человеческая". Вряд ли св. Фотий полагал, что его слова обернутся жестокой насмешкой: через несколько месяцев, 23 сентября 867 года Кесарь Василий убьет царя Михаила и низвергнет патриарха с престола, а затем подвергнет его заочному унизительному суду, и вернет его к патриаршеству лишь через 11 лет. 

Эта проповедь посвящена двум событиям. Первое — крещение большой группы сектантов, так называемых "тетрадитов", или четыредесятников. 

Эта секта образовалась после 325 года. Основным ее заблуждением было празднование Пасхи вместе с Иудеями — 14 Нисана по иудейскому календарю. Хотя эта традиция и соответствовала практике Малоазийских Церквей со времен Иоанна Богослова, она стала недопустимой после Первого Вселенского собора. Эта секта была особенно распространена в западной Малой Азии, прежде всего — во Фригии. Как говорит сам св.Фотий, эта секта пользовалась апокрифами и ее литургическая жизнь резко отличалась от Вселенской Церкви. Благодаря миссионерским трудам патриарха Фотия, (которые он скромно приписывает императору), значительная часть их присоединилась к Православию. Чин присоединения через крещение произошел в Великую Субботу 867 года. 

Второе событие, ярко отраженное в проповеди — восстановление мозаичного изображения Богоматери в алтарной апсиде храма св. Софии. Первоначально, во времена строительства св. Софии при Юстиниане, в алтаре не было изображения Приснодевы. Оно появилось позднее, возможно — в VII веке. Во времена первого иконоборчества оно было уничтожено, затем — вероятно восстановлено после 787 года и во время второго иконоборчества уничтожено вновь. Несмотря на то, что иконопочитание было восстановлено в 843 году, главный храм империи простоял без изображений 24 года. Это объясняется с одной стороны скрытой оппозицией иконоборцев, с другой стороны — небрежением и невниманием предшественника св. Фотия патриарха Игнатия, который вообще плохо относился к художникам и людям искусства. Только с приходом на патриаршество св. Фотия положение стало меняться. В св. Софии был восстановлен образ Богоматери, а также изображения апостолов и пророков. 

В описании восстановленного образа Богоматери св. Фотий представляет глубокое богословие иконы, которое лучше всего охарактеризовать, как "мистический реализм", ибо "искусство художника превратило подражание в природу". Икона. как кажется, вот-вот заговорит. Задача художника, согласно св. Фотию — в достижении первообраза и в постижении мистических глубин, благодаря чему дух (ум по терминологии Фотия) получает благодать и возводится к Богу. 

Для святого Фотия иконопочитание укоренено в Воплощении, в осязаемости и телесности исторического Христа. Икона для Фотия равночестна и равнозначна словесному рассказу: кто ненавидит иконы, должен ненавидить и Священное Писание. Более того, изображение обладает большей силой и убедительностью, чем слово, поскольку легче и быстрее усвояется разумом, здесь св. Фотий употребляет оригинальную теорию "оптических лучей" . В этих положениях св. Фотий продолжает линию св. Феодора Студита и св. Никифора Константинопольского. 

Проповедь написана достаточно сложным и архаическим языком, ясно, что ее текст отличался от произнесеннной речи. Текст впервые опубликован в 1864 году Порфирием Успенским , этот перевод сделан по критическому изданию Лаурдаса .